Елена Трубина. Город в теории: опыты осмысления пространства. Что почитать: Елена Трубина - "Город в теории. Опыты осмысления пространства" (2013 г.) Теории городских режимов
ВВЕДЕНИЕ «Их» и «наши» города: сложности изучения. 8
Урбанистическая и социальная теория. Объект исследования по месту жительства и в путешествии; немного о российской урбанистике. Задачи и план книги
ГЛАВА 1. Классические теории города 41
Уравнение Георга Зиммеля. Эволюционный витализм Зиммеля. Техники жизни в городе. Бремя культуры. Продуктивность антипатии. Значимость исследовательской оптики, Чикаго как место производства урбанистического знания. Городская экология. Критика чикагской школы. Уроки чикагской школы
ГЛАВА 2. Неклассические теории города 83
Увидеть аквариум: постколониализм и урбанистика. Постколониальные исследования и имперские города. «Неприятная история легко может произойти с ней»; феминизм и город. «Город, который американцы любят ненавидеть» и лос-анджелесская школа. Две самые известные школь» урбанистов: попытка сопоставления. Урбанистический милленаризм Майка Дэвиса. Марксистский постмодернизм Эда Соджи и Фредерика Джеймисона
ГЛАВА 3. Город и природа 134
Природа как «другое» города. Город как экосистема. Экологический архитектурный проект The High Line. Диалектика природы и города. Город-сад Эбенезера Ховарда. Социальные исследования науки и технологии (SSS, SST). Глобальные взаимозависимости. Трубы и микробы. Акторно-сетевая теория. Материальность города и социальная теория. Пастор и оспа. Официальные лица и легионелла. Природа и политика. «Умный рост». Экологическая устойчивость городов
ГЛАВА 4. Город и мобильность 171
Исследования городского транспорта. Мобильность и политическая мобилизация. «Комплекс мобильностей как сплетения путей, ведущих внутрь и вовне»: взгляды Анри Лефевра. Поль Вирильо: скорость и политика. Критика седентаризма. Движение как основа перформативного понимания пространства и познания. «Поворот к мобильностям». Мобильность и глобальный финансовый кризис. Мобильные методы: следить за местами и прогуливаться с информантами?
ГЛАВА 5. Город как место экономической деятельности 220
Становление капитализма в европейских городах: идеи К.Маркса и Ф.Энгельса. Идеи современных марксистов-урбанистов. Изменение экономической роли городов при «позднем» капитализме. Шарон Зукин о символической экономике. Культурная экономика городов. Креативные индустрии и креативный город. Занятость в креативных индустриях Нью-Йорка. Европейский город культуры как бренд Потребление в городах
ГЛАВА 6. Город и глобализация 270
Кейнсианство. Теории глобализации. История идеи глобализации. Мировые города и глобальные города. Основные теоретики глобализации. Критика теорий глобальных городов. Глобальные города и государственная политика. Макро/микро, локальное/глобальное, Джентрификация в России и Москве. Джентрификация: как «новая аристократия» преобразила кварталы бедноты. Джентрификация как глобальная стратегия, Брендинг городов
ГЛАВА 7. Городская политика и управление городом.. ™ 314
Элитарные и плюралистские модели. Теория машины городского роста. Теории городских режимов. Институциональные теории. Городское правительство и городское управление. Городская политика и глобализация. Городские социальные движения
ГЛАВА 8, Социальные и культурные различия в городе 356
Чарльз Бут - один из первых исследователей городских различий. Многочисленное разнообразие: Луис Уирт и Аристотель. Послевоенная городская этнография о городских различиях и отношении к ним. Генераторы разнообразия: Джейн Джекобс. Улицы Джейн Джекобс. Город иммигрантов. Социальная сегрегация и поляризация. «Геттоизация» и бедность
ГЛАВА 9. Город и повседневность 403
Город как место и время повседневности. Улицы как места обитания коллектива: Вальтер Беньямин. Эстетическое и повседневное. Повседневность как пространство спонтанности и сопротивления: Анри Лефевр и Мишель де Серто. Музей наизнанку: «призраки» исчезнувшей повседневности посреди повседневности настоящей. Репрезентируемое и нерепрезентируемое в повседневности
ГЛАВА 10. Город и метафоры „441
Пространство как означаемое и означающее. «О, узнаю этот лабиринт!» и чувство пространства как вместилища. Что люди делают с метафорами. Метафоры и риторические основания науки. Базар, джунгли, организм и машина; классические метафоры города в русскоязычной Сети. Базар при метро. Организм города: хрупкость стабильности. Радиоактивные джунгли и инспекторы-лемуры. Город как машина и город машин. Некоторые итоги
Как одинокие фланеры и большие коллективы формировали повседневную жизнь большого города? Почему эстетизация товаров, услуг и городской среды навсегда изменила его облик? Профессор кафедры социальной философии УрГУ Елена Трубина рассматривает классические и современные теории городов - например, теорию Вальтера Беньямина, который размышлял о роли фланеров в городской жизни и эстетизации повседневности. T&P публикует отрывок из книги Трубиной «Город в теории», изданной «Новым литературным обозрением» .
В феврале 2015 года фонд V-A-C запустил новую программу по реализации художественных проектов в городской среде Москвы «Расширение пространства. Художественные практики в городской среде» , направленную на распознавание точек взаимного интереса искусства и города, а также исследование способов их взаимодействия, адекватных социальной и культурной жизни Москвы. Одна из важнейших задач проекта - стимулирование общественной и профессиональной дискуссии о роли и возможностях паблик-арта в современной московской среде. В рамках совместного сотрудничества с фондом V-A-C, «Теории и практики» подготовили серию теоретических текстов о паблик-арте и интервью с ведущими специалистами в сфере искусства в городской среде, которые делятся с читателями своими идеями о будущем паблик-арта.
Улицы как места обитания коллектива: Вальтер Беньямин
В той индустрии, что сложилась в философии и cultural studies вокруг имени и идей Вальтера Беньямина, доминирует специфический субъект модерного города - фланер [см.: Беньямин, 2000]. Беньямин обнаружил фигуру фланера в текстах Бодлера. У последнего это горожанин, любопытство и героическое отстаивание собственной самобытности которого делали его эмблемой модерности. Фланерство предполагало такую форму созерцания городской жизни, в которой отстраненность и погруженность в ритмы города были нераздельны, вот почему Бодлер говорит о «страстном зрителе».
Беньямин в первой версии своего эссе о Бодлере и городской модерности пишет, что фланер - это старик, лишний, отставший от жизни городской обитатель, жизнь города слишком стремительна для него, он сам скоро исчезнет вместе с теми местами, что ему дороги: базары сменятся более организованными формами торговли, и старик сам не подозревает, что подобен в своей неподвижности товару, обтекаемому потоком покупателей. Позднее Беньямин приходит к более знакомому нам описанию «гуляки праздного», который не спешит по делам, в отличие от тех, с кем его сталкивает улица. Фланера описывали и как привилегированного буржуа, царившего в публичных местах, и как потерянного индивида, раздавленного грузом городского опыта, и как прототипа детектива, знающего город как свои пять пальцев, и просто как покупателя, с радостью осваивавшего демократичную массовую культуру XIX века. Но чаще всего фланер наделяется особой эстетической чувствительностью, для него город - источник нескончаемого визуального удовольствия. Аркады торговых рядов соединяют для него ночь и день, улицу и дом, публичное и приватное, уютное и волнующе-небезопасное. Фланер - воплощение нового типа субъекта, балансирующего между героическим утверждением собственной независимости и соблазном раствориться в толпе.
Причина беспрецедентной популярности этой фигуры - в скандальности ее ничегонеделанья, бесцельных прогулок, остановок около витрин, глазения, неожиданных столкновений. Другие-то в это время демонстрируют свою продуктивность, добросовестно трудясь либо проводя время с семьей. «Левых» исследователей образ фланера привлекал потенциалом сопротивления преобладающим моделям поведения, героизмом противостояния бюргерству и негативным диагнозом капитализма. Этот образ вызвал также прилив интереса исследователей к публичным пространствам, в частности центральным улицам, гуляя по которым люди становились объектами взглядов друг друга.
Между тем в «Пассажах» Беньямин подробно описывает другого городского субъекта - «коллектив», который постоянно и неустанно «живет, переживает, распознает и изобретает» . Если буржуа живет в четырех стенах собственного дома, то стены, меж которыми обитает коллектив, образованы зданиями улиц. Коллективное обитание - активная практика, в ходе которой мир «интериоризируется», присваивается в ходе бесконечных интерпретаций так, что на окружающей среде запечатлеваются следы случайных изобретений, иногда меняющих ее социальную функцию. Беньямин остроумно играет аналогиями между жилищем буржуа и обиталищем коллектива, выискивая на улицах Парижа и Берлина своеобразные эквиваленты буржуазного интерьера. Вместо картины маслом в рисовальной комнате - блестящая эмалированная магазинная вывеска. Вместо письменного стола - стены фасадов с предупреждениями «Объявления не вывешивать». Вместо библиотеки - газетные витрины. Вместо бронзовых бюстов - почтовые ящики. Вместо спальни - скамьи в парках. Вместо балкона - терраса кафе. Вместо вестибюля - участок трамвайных путей. Вместо коридора - проходной двор. Вместо рисовальной комнаты - торговые пассажи. Дело, как мне кажется, не в попытке мыслителя подобными аналогиями сообщить достоинство жизни тех, у кого никогда не будет «настоящих» рисовальной и библиотеки. Его скорее восхищает способность парижан делать улицу интерьером в смысле ее обживания и приспособления для своих нужд. Он цитирует впечатление одного наблюдателя середины XIX века о том, что даже на вывороченных для ремонта из мостовой булыжниках немедленно пристраиваются уличные торговцы, предлагая ножи и записные книжки, вышитые воротнички и старый хлам.
Беньямин, однако, подчеркивает, что эта среда обитания коллектива принадлежит не только ему. Она может стать объектом радикального переустройства, как это произошло в Париже во время реформ барона Османа. Проведенная Османом радикальная перестройка Парижа отражала увеличение стоимости земли в центральных районах города. Извлечению максимума прибыли мешало то, что здесь издавна жили рабочие (об этом также шла речь в главе «Город как место экономической деятельности»). Их обиталища сносились, а на их месте возводились магазины и общественные здания. Вместо улиц с плохой репутацией возникали добропорядочные кварталы и бульвары. Но опять-таки «османизация», которой посвящено немало страниц «Пассажей», описывается Беньямином вместе с теми возможностями, которые преобразованная материальная среда города открывает для присвоения ее беднотой. Широкие проспекты не просто навсегда овеществленные притязания буржуазии на господство: они открыты для формирования и кристаллизации культурного творчества пролетарских коллективов. Прежде беднота могла найти для себя убежище в узких улицах и неосвещенных переулках. Осман положил этому конец, провозгласив, что наступило время культуры открытых пространств, широких проспектов, электрического света, запрета на проституцию. Но Беньямин убежден, что уж если улицы стали местом коллективного обитания, то их расширение и благоустройство не помеха для тех, кому они издавна были домом родным. Рационалистическое планирование, конечно, мощная, неумолимая сила, претендующая на такую организацию городской среды, которая и прибыль бы гарантировала, и гражданскому миру способствовала. Власти извлекли урок из уличной борьбы рабочих: на мостовых были устроены деревянные настилы, улицы расширены, в том числе и потому, что возвести баррикаду на широких улицах гораздо сложнее, к тому же по новым проспектам жандармы могли вмиг доскакать до рабочих кварталов. Барон Осман победил: Париж подчинился его преобразованиям. Но баррикады выросли и в новом Париже.
Одну часть работы Беньямин посвящает смыслу возведения баррикад на новых, благоустроенных улицах: пусть ненадолго, но они воплотили потенциал коллективного изменения городского пространства. В XX веке, когда память о революционных потрясениях, что легла в основу новых праздников, стерлась, только проницательный наблюдатель может почувствовать связь между массовым праздником и массовым восстанием: «Для глубокого бессознательного существования массы радостные праздники и фейерверки - это всего лишь игра, в которой они готовятся к моменту совершеннолетия, к тому часу, когда паника и страх после долгих лет разлуки признают друг друга как братья и обнимутся в революционном восстании» IБеньямин, 2000: 276].
Тем временем власти и коммерсанты разработали другие стратегии взаимодействия с городскими «коллективами». Разнообразные блага цивилизации становились все более доступными в складывающемся обществе потребления: активно, в качестве именно «народных праздников» проводились всемирные промышленные выставки, во время которых «рабочий человек как клиент находится на переднем плане» [Там же:158]. Так складывались основы индустрии развлечений. Вторым значимым средством эмансипации городских обитателей стал кинематограф, как нельзя лучше отвечавший тем сдвигам в механизмах восприятия горожан, которые пришлись на рубеж XIX и XX столетий. О массовом предназначении нового искусства свидетельствует не только тот факт, что первые кинотеатры возникли в рабочих кварталах и иммигрантских гетто, но и то, что в 19Ю-1930-х годы их строительство активно шло параллельно в центре городов и в пригородах.
В «Произведении искусства в век механической воспроизводимости» читаем: «Наши пивные и городские улицы, наши конторы и меблированные комнаты, наши вокзалы и фабрики, казалось, безнадежно замкнули нас в своем пространстве. Но тут пришло кино и взорвало этот каземат динамитом десятых долей секунд, и вот мы спокойно отправляемся в увлекательное путешествие по грудам его обломков» [Беньямин, 2000: 145]. Выставки и кинотеатры, а еще универмаги - места фантасмагории, места, куда люди приходят, чтобы отвлечься и развлечься. Фантасмагория - эффект волшебного фонаря, создающего оптическую иллюзию. Фантасмагория возникает, когда умелые мерчандайзеры раскладывают вещи так, что люди погружаются в коллективную иллюзию, в мечты о доступном богатстве и изобилии. В опыте потребления, главным образом воображаемого, они обретают равенство, забывая себя, становясь частью массы и объектом пропаганды. «Храмы товарного фетишизма» обещают прогресс без революции: ходи меж витрин и мечтай, что все это станет твоим. Кинотеатры помогут избавиться от чувства одиночества.
Эстетическое и повседневное
В городах повседневная жизнь подверглась коммодификации (или товаризации - встречается и такой вариант перевода слова commodification). Начало эстетизации как мира товаров, так и мира повседневности было положено, согласно Беньямину, в ХIХ веке, с созданием первых универсальных магазинов, в которых отрабатывались стратегии привлекательной раскладки новинок, с нарастанием ценности балконов, с которых можно было обозревать толпу в безопасном отдалении от запахов и столкновений. Производство вещей и социальное воспроизводство, массовое потребление и политическая мобилизация в представлении Беньямина - все это соединяется в городском пространстве. Знаменитый фланер интересен мыслителю и его завороженностью изящными мелочами, умело расположенными в витрине и на прилавке. Мечты фланера - и о деньгах, на которые все это можно купить. Описывая в эссе «Париж, столица девятнадцатого столетия» места, в которых индустрия предметов роскоши нашла возможность показать свои достижения - пассажи и торговые выставки, - Беньямин демонстрирует истоки большинства используемых сегодня способов рекламы товаров и соблазнения покупателей. Так, говоря о том, что при отделке пассажей «искусство поступает на службу к продавцу», Беньямин предвосхищает размах, с каким большинство сложившихся в рамках искусства стратегий организации зрительного восприятия транслируется и используется визуальной культурой с коммерческими целями. Частью этого процесса становится то, что «фотография, в свою очередь, резко расширяет, начиная с середины века, сферу своего товарного применения» [Беньямин, 2000: 157]. Этим достигается «утонченность в изображении мертвых объектов», что кладется в основу рекламы, и придается необходимый ореол «“specialite” - эксклюзивной товарной марке, появляющейся в это время в индустрии предметов роскоши» [Там же: 159]. «Эксклюзивность», «элитарность», «стильность» - слова, которыми с середины позапрошлого века и до сих пор пестрят билборды и рекламные проспекты. «Эксклюзивность» девальвировалась от неумеренного употребления, и вот уже в рекламе возводимого жилого дома мы читаем «исключительный». Слова все же второстепенны по отношению к качественному изображению, способствующему, как выразился Беньямин, «интронизации товара»: сегодняшняя журнальная индустрия является плотью от плоти культуриндустрии, опора которой на клише и повторения уже знакомых потребителям сюжетов и ходов была описана другими представителями критической теории - Адорно и Хоркхаймером. Еще в 1940е годы ими была отчеканена формула, хорошо, как мне кажется, описывающая суть и постсоциалистического культурного потребления: «Градация жизненных стандартов находится в отношении точного соответствия со степенью связанности тех или иных слоев и индивидов с системой» [Адорно, Хоркхаймер, 1997: 188].
Эстетизация охватывает такие тенденции, как театрализация политики, повсеместная стилизация и «брендинг», а самое главное - рост значимости видимости субъектов и тенденций в публичном пространстве и нарастание общей зависимостиот тех, кто определяет, кто, что и на каких условиях может быть показано. Согласимся, сегодня именно эстетическое измерение происходящего выходит на передний план, как если бы эстетические ценности настолько поднялись в общей иерархии ценностей, что их преследование искупает многочисленные жертвы. Проблема не в том, какой стиль и где продвигается, но скорее в том, что стиль используется - открыто и скрыто - даже в тех областях, где прежде царила голая функциональность. Эстетизация облика людей, объектов повседневности, городского пространства и политики в качестве доминирующей тенденции фигурирует в наши дни в самого разного рода текстах в качестве само собой разумеющегося аргумента. Эстетика - в виде дизайна - проникает сегодня повсюду, не будучи уже достоянием только общественной, финансовой или культурной элиты: «В некотором смысле эстетическим, убийственно эстетическим, оказывается все» [Бодрийяр, 2006: 106]. Продвижение приятных для наших чувств (и прежде всего зрения) субъектов, предметов и интерьеров становится поистине повсеместным. Способы, какими красота и чувственность, совершенство и роскошь сегодня востребованы, весьма разнообразны, а пути, какими люди побуждаются платить за них, достаточно изощренны. Однако в их основе, по мнению критиков эстетизации, - универсальный механизм «низведения до степени всего только объектов администрирования, которым заранее формируется любой из подразделов современной жизни вплоть до языка и восприятия» [Адорно, Хоркхаймер, 1997: 56]. Не этим ли механизмом сегодня равно определяются и манипулирование электоратом, и «мерчандайзинг», когда единственный путь к нужному товару в магазине предполагает знакомство со всем ассортиментом, а запах кофе или корицы с яблоками в магазине побуждает к импульсивным покупкам? Задача создания эстетической атмосферы стоит перед стилистами и дизайнерами, политтехнологами и косметологами, осветителями и экспертами, бухгалтерами и рекламщиками, PR-специалистами и оформителями - всеми теми, кто включен в значимый для позднего капитализма процесс делания из вещей чего-то большего, нежели просто полезные и осязаемые предметы. Эстетизация наращивает как прибавочную стоимость товаров (без подобающей наружности сегодня не будет продан ни один продукт, а эпитет «дизайнерский» часто означает лишь «более дорогой»), так и их потребительную стоимость: пользование и любование вещами сегодня нерасторжимы. «Стильность» и понимание того, как ее найти, подчеркнуть, продать, продвинуть, навязать, составляют одно из определений того различия, которое «новые культурные посредники», как их называл П. Бурдье, настойчиво проводят между собой и своими клиентами. Порождать желание и стимулировать новые и новые круги потребления - вот их задача. В итоге практики повседневности, включая и «контркультурные», профессионализуются и коммодифицируются.
КОРОТКО: исключительное интеллектуальное наслаждение. Если продраться сквозь наукообразность и канцелярщину. Гору цитат понавыписывала. Не раз останавливалась поразмышлять. Но , тем не менее, круче;)
Человечество перешагнуло важный рубеж: сегодня большее количество людей живёт в городах, чем сельских поселениях. Урбанистика, осмысление городского пространства, - интересное направление современной науки. Книгу хочется порекомендовать каждому, кто хотя бы изредка произносит «я – гуманитарий», здесь достаточно высоколобых размышлений и простых открытий, рассказанных местами живо, а временами – канцеляритом высшей пробы. Этот гранит науки разгрызать интересно, даже когда автор упрощает до «...иначе говоря стратегию деконструкции доминирующих дискурсов», - чувствуется, что научный работник очень старался быть доходчивым. Впрочем, лучше унять сарказм, книга-то дельная. Что ж мы, неучи что ли какие, не продерёмся через «бустеризм», «джентрификацию», «эпистемологический»; тем более, что основные понятия вынесены в отдельный глоссарий, можно пополнить свой словарный запас.
Прочитав эту книгу, можно будет с умным видом порассуждать о переносе иркутского китайского рынка «Шанхайка» из центра города на окраину, об автомобильных пробках и проблеме роста свалок, о дауншифтинге и городах, лояльных к велосипедистам. Чувствуется, что исследования об урбанистике публиковали большей частью американские и европейские авторы, а в России – ну, разве что Вячеслав Глазычев. Хотя у него ведь как-то получалось писать о российских городах, а у Трубиной всё один только зарубежный опыт. Да, есть пара абзацев, где упоминается Иркутск, Омск, Москва, но всё же «на местном материале» очень уж мало, чувствуется не исследовательский талант, а компилятивный.
Но это всё не мешает задуматься о затронутых темах, одна из самых поразительных глав – «город и феминизм», есть интересное размышление о том, почему здания облицовывают зеркальными стёклами. Ну а уж за рассказ о том, что существуют люди, которые не любят путешествовать, а предпочитают оседлый образ жизни, седентаризм, - отдельное спасибо. Есть и о психологии горожан, эмоционально экономных и даже бесчувственных (вы тоже не знаете по именам всех соседей в своём подъезде? А в деревне такое немыслимо). Да и в целом прочитать об учёных, которые исследуют городское пространство, крайне интересно. Город в теории и город как географическая точка – настолько же разные понятия, как географическая и политическая карты мира.
«Чикаго – заповедник классической американской культуры: от домов в стиле «прерия» Фрэнка Ллойда Райта до небоскрёбов Мис ван дер Роэ, от блюза и музыки в стиле house до первого в мире колеса обозрения. «Вертикальное» впечатление от города усиливается тем, что он воплощает рождённый в период модерности стиль планирования города по принципу строгой геометрии (решётки): улицы соединены друг с другом под прямым углом, а не петляют, как, например, в Бостоне».
Вышедшая только что в издательстве «Новое литературное обозрение» книга Елены Трубиной «Город в теории» скорее учебник, чем собственно исследование. В книге действительно, как и обещает нам аннотация, «рассматриваются классические и современные теории городов – от классической чикагской школы до сложившейся в последнее десятилетие акторно-сетевой теории». В этом, собственно говоря, основной ее интерес. Общественные дискуссии соответствующего толка в России носят довольно широкий характер: устройство городской жизни – тема, на которую высказываются все, от профессиональных политиков до водителей такси. Часто участники таких дискуссий не подозревают, что «говорят прозой», то есть что обсуждаются проблемы именно теории городов, интегральной дисциплины, включающей в себя самые разнородные составные части – буквально от математического моделирования транспортных потоков до философской антропологии. Книга Трубиной хороша тем, что она дает сравнительно широкому кругу читателей (текст не научно-популярный, но и не слишком сложный) словарь для этого разговора и одновременно примеры того, как этот словарь может быть приложен к российским реалиям. Автор – доктор философских наук и рассматривает город скорее с культурологической/антропологической/философской точки зрения, чем с прагматической. С другой стороны, тот факт, что научные интересы Елены Трубиной далеко не исчерпываются урбанистикой, пусть даже широко понятой, обеспечивает ее взгляду на проблематику городского пространства удивительную панорамность и системность. После отмены выборов мэров в российских городах внятный разговор в медиа о городской политике оказывается, помимо протестных акций, чуть ли не единственным способом как-то на эту политику повлиять. Книга Елены Трубиной дает нам представление о том, на каком языке о соответствующих проблемах следует говорить и думать.Базар при метро
Базар, по Лангеру, это позитивная метафора городского многоцветья и разнообразия. С его точки зрения, «социологи базара» – это те, кто городское разнообразие мыслит прежде всего как многочисленные варианты столкновений множества людей-индивидов, широчайший спектр обмениваемых благ и дифференциацию потребностей. Мне кажется, что это слово, избранное им для наименования одного варианта метафорического осмысления города, наименее удачное. Как я уже сказала, Лангер усматривает истоки «базарной социологии» у Зиммеля, хотя тот нигде, кажется, о базаре в отмеченном смысле не говорит. Более того, непонятно, чем эта метафора (не говоря уж о реальном опыте посещения городского базара) может соответствовать главной характеристике столкновений индивидов в городе – показному равнодушию друг к другу, о котором Зиммель говорит в «Духовной жизни больших городов».
С другой стороны, если перечесть эту классическую работу в недоуменных поисках именно «базара», то и выразительно описанная «тесная сутолока больших городов», и зафиксированное «одновременное скопление людей и их борьба за покупателя» как-то объясняют ход мысли Лангера. Ему было важно показать значимость продуцируемых культурой образов городов и их важность, сопоставимую с экономической составляющей городской жизни. Поэтому, вероятно, он проигнорировал отчеканенное Зиммелем суждение: «Большой город настоящего времени живет почти исключительно производством для рынка, т.е. для совершенно неизвестных, самим производителем никогда не виденных покупателей».
С «базаром» и в России дело обстоит достаточно сложно, если оценивать его метафорический потенциал. С одной стороны, это слово исторически нагружено негативными коннотациями, что, в частности, выражается в «сексистской» поговорке «Где баба, там рынок; где две, там базар». Возможно, как раз этой исторической традицией словоупотребления объясняются неудачи прежних попыток власти использовать его в позитивном смысле. К примеру, известна попытка Н.С. Хрущева популяризовать различение между теми, «кто едет на базар», то есть полноценными работниками, и теми, «кто едет с базара», то есть теми, кому пора на покой.
Тем не менее о базаре как метафоре городского разнообразия речь у нас иногда идет, но чаще всего в качестве реакции на западные тенденции. Так, один Всемирный конгресс Международного союза архитекторов носил название «Базар архитектур», и в своем отчете об участии в нем российский архитектор сетует на то, что отечественный опыт на конгрессе был представлен слабо, хотя некоторые замыслы и проекты российских архитекторов по своему разнообразию и охвату вполне «тянут» на то, чтобы тоже называться «базаром архитектур».
Пусть базар – синоним многоцветья и разнообразия, но в повседневной реальности западного города есть блошиные и фермерские рынки, а название «базар» закрепилось кое-где за рождественскими ярмарками на центральных площадях. В последнее время так называют бутики и магазинчики, торгующие всякой всячиной, в первом случае играя с экзотическими восточными коннотациями, во втором – оправдывая пестрый ассортимент. У нас же базар скорее ассоциируется с восточной дикостью, приезжими торговцами и «неорганизованной торговлей». Проблематичное единодушие, с каким и простые жители, интеллектуалы, и власти прибегают к так понимаемой метафоре базара, выражается во множестве сетований и суждений. Так, жители одного из пригородов Санкт-Петербурга жалуются журналистам на разгул уличной торговли дешевым ширпотребом, которую ведут «выходцы из южных республик, наверняка находясь на территории Российской Федерации на незаконных основаниях». Авторы жалобы ничтоже сумняшеся сваливают на приезжих участившиеся в пригороде кражи и даже именно их считают причиной «бытового экстремизма» местных жителей. Они прибегают к такому цветистому противопоставлению: «Неоднократные просьбы к администрации Пушкинского района и милиции пресечь незаконную уличную торговлю, которая превращает “город муз” в город-базар и городскую помойку, остались неуслышанными».
Связь базара и дикости, причем не только «привозной», как в первом примере, но и «родной», связанной с периодом первоначального накопления капитала, а теперь, предполагается, победно превзойденной, эксплуатируют и официальные лица в целях обоснования политики «регулирования» уличной торговли: «Разномастные ларьки и палатки не украшают наши улицы и дворы, и зачем нам превращать город в базар, мы прошли эти дикие 90-е годы. Сегодня Москва – одна из самых динамично развивающихся и красивых столиц мира, и все мы, ее жители, должны делать все возможное для ее дальнейшего процветания».
Противопоставление успешно преодоленного наследия прошлого и замечательного настоящего – риторический прием, сложившийся в советские времена, многократно опробованный и себя оправдавший. Так, в одной из книг о социалистических городах, выпущенных в 1930-е, читаем: «Старая Москва – такая, как она есть, – неминуемо и очень скоро станет серьезным тормозом в нашем движении вперед. Социализм не втиснешь в старые, негодные, отжившие свой век оболочки».
Сегодня в отжившие оболочки уличных ларьков не вписывается уже государственный капитализм. «Базар» в высказывании столичного чиновника отсылает к периоду ельцинского президентства, от которого сегодня принято отмежевываться. Период относительной свободы малого бизнеса, часть которого только в «ларьках и палатках» и возможна, уступает сегодня место его нарастающему вытеснению, а степень государственного и муниципального регулирования торговли нарастает настолько, что нуждается для своего оправдания в сильных риторических ходах. «Базарная дикость» подается как проблематичная и эстетически («не украшающая») и социально (препятствующая «динамике» и «процветанию»). Однако если в представлении одних она (по крайней мере, в столице) успешно преодолевается с помощью эффективного менеджмента городского пространства, то, по мнению других, она как раз повсеместно торжествует в результате неправильных реформ: «Вестернизация России приводит к обратным результатам – если считать, что ожидаемым результатом должно было стать превращение homo sovieticus в homo capitalisticus. Вместо цивилизованного западного “рынка” в России образовался “восточный базар”... Таким образом, в расплату за антипатриотическую вестернизацию мы получили истернизацию и архаизацию жизненных реалий».
В последнем фрагменте игнорируется неизбежность разрыва между замыслами реформаторов и полученными результатами. Нежелательные тенденции морализаторски поданы как «расплата» за корыстно («антипатриотически») задуманные и воплощенные реформы. Негативность итогов репрезентируется темпорально – возврат к вроде бы уже преодоленному далекому прошлому («архаизация») и пространственно – воцарение якобы неорганичных нам социальных реалий («истернизация»). «Базар» как метафора изобилия возможностей и влекущего многоцветья трансформируется в эмблему чужого и чуждого, которое подстерегает всех, кто не заботится «патриотически» о границах своей общности.
В книге рассматриваются классические и современные теории городов - от классической чикагской школы до сложившейся в последнее десятилетие акторно-сетевой теории. Значимые идеи урбанистической теории воспроизводятся с учетом специфики постсоветских городов и тех сложностей, с которыми сталкиваются исследователи при их изучении.
Книга будет интересна студентам и преподавателям, исследователям и практикам, всем, кого интересует реальность современного города и пути ее постижения.
ВВЕДЕНИЕ. "Их" и "наши" города: сложности
изучения
Урбанистическая и социальная теория. Объект исследования по месту
жительства и в путешествии: немного о российской урбанистике. Задачи
и план книги
ГЛАВА 1. Классические теории города
Уравнение Георга Зиммеля. Эволюционный витализм Зиммеля. Техники
жизни в городе. Бремя культуры. Продуктивность антипатии. Значимость
исследовательской оптики. Чикаго как место производства урбанистического
знания. Городская экология. Критика чикагской школы. Уроки чикагской
школы
ГЛАВА 2. Неклассические теории города
Увидеть аквариум: постколониализм и урбанистика. Постколониальные
исследования и имперские города. "Неприятная история легко
может произойти с ней": феминизм и город. "Город, который
американцы любят ненавидеть" и лос-анджелесская школа. Две
самые известные школы урбанистов: попытка сопоставления. Урбанистический
милленаризм Майка Дэвиса. Марксистский постмодернизм Эда Соджи и
Фредерика Джеймисона
ГЛАВА 3. Город и природа
Природа как "другое" города. Город как экосистема. Экологический
архитектурный проект The High Line. Диалектика природы и города.
Город-сад Эбенезера Ховарда. Социальные исследования науки и технологии
(SSS, SST). Глобальные взаимозависимости. Трубы и микробы. Акторно-сетевая
теория. Материальность города и социальная теория. Пастор и оспа.
Официальные лица и легионелла. Природа и политика. "Умный рост".
Экологическая устойчивость городов
ГЛАВА 4. Город и мобильность
Исследования городского транспорта. Мобильность и политическая мобилизация.
"Комплекс мобильностей как сплетения путей, ведущих внутрь
и вовне": взгляды Анри Лефевра. Поль Вирильо: скорость и политика.
Критика седентаризма. Движение как основа перформативного понимания
пространства и познания. "Поворот к мобильностям". Мобильность
и глобальный финансовый кризис. Мобильные методы: следить за местами
и прогуливаться с информантами?
ГЛАВА 5. Город как место экономической деятельности
Становление капитализма в европейских городах: идеи К. Маркса и
Ф. Энгельса. Идеи современных марксистов-урбанистов. Изменение экономической
роли городов при "позднем" капитализме. Шарон Зукин о
символической экономике. Культурная экономика городов. Креативные
индустрии и креативный город. Занятость в креативных индустриях
Нью-Йорка. Европейский город культуры как бренд. Потребление в городах
ГЛАВА 6. Город и глобализация
Кейнсианство. Теории глобализации. История идеи глобализации. Мировые
города и глобальные города. Основные теоретики глобализации. Критика
теорий глобальных городов. Глобальные города и государственная политика.
Макро/микро, локальное/глобальное. Джентрификация в России и Москве.
Джентрификация: как "новая аристократия" преобразила кварталы
бедноты. Джентрификация как глобальная стратегия. Брендинг городов
ГЛАВА 7. Городская политика и управление городом
Элитарные и плюралистские модели. Теория машины городского роста.
Теории городских режимов. Институциональные теории. Городское правительство
и городское управление. Городская политика и глобализация. Городские
социальные движения
ГЛАВА 8. Социальные и культурные различия в городе
Чарльз Бут - один из первых исследователей городских различий. Многочисленное
разнообразие: Луис Уирт и Аристотель. Послевоенная городская этнография
о городских различиях и отношении к ним. Генераторы разнообразия:
Джейн Джекобе. Улицы Джейн Джекобе. Город иммигрантов. Социальная
сегрегация и поляризация. "Геттоизация" и бедность
ГЛАВА 9. Город и повседневность
Город как место и время повседневности. Улицы как места обитания
коллектива: Вальтер Беньямин. Эстетическое и повседневное. Повседневность
как пространство спонтанности и сопротивления: Анри Лефевр и Мишель
де Серто. Музей наизнанку: "призраки" исчезнувшей повседневности
посреди повседневности настоящей. Репрезентируемое и нерепрезентируемое
в повседневности
ГЛАВА 10. Город и метафоры
Пространство как означаемое и означающее. "О, узнаю этот лабиринт!"
и чувство пространства как вместилища. Что люди делают с метафорами.
Метафоры и риторические основания науки. Базар, джунгли, организм
и машина: классические метафоры города в русскоязычной Сети. Базар
при метро. Организм города.- хрупкость стабильности. Радиоактивные
джунгли и инспекторы- лемуры. Город как машина и город машин. Некоторые
итоги
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Будущее городов
Список основных понятий и терминов
